Лиловый рай. Книга вторая - Эля Джикирба

Цепкие узловатые пальцы, схватившие падре за плечи, показались падре щупальцами, которые потянулись к нему, обхватили плечи, сжали горло, заползли в рот и полезли через глаза, а сама донья Кармелита превратилась в охваченную жаждой убийства дьяволицу. Её глаза выпучились и налились кровью, на голове выросли острые козлиные рога, рот ощерился, как у пираньи, и оттуда вывалился длинный, раздвоенный, как у змеи, язык.

Ужаснувшись произошедшей в донье Кармелите перемене, падре Мануэль пошатнулся и, теряя сознание, повалился на потемневшие от времени плиты церковного пола, а вместе с ним упала и так некстати вцепившаяся в него донья Кармелита.

III

Им помог падре Алваро, как раз в момент падения вышедший из исповедальни. Заметив распростёртых на полу священника и донью Кармелиту, он спешно отправил восвояси крестьянку и бросился вызволять донью Кармелиту из-под бесчувственного падре.

Донья Кармелита не произнесла ни слова, молча поднялась, поправила сбившуюся одежду и внимательно посмотрела на своего спасителя. Падре Алваро понял, что донья Кармелита хочет ему что-то сказать, но не решается.

– Мы в одной лодке, – шепнул он, успев удивить её неординарностью сравнения.

Ни падре Алваро, ни донья Кармелита не были заинтересованы в том, чтобы падре Мануэль вновь вышел из строя. Падре Алваро категорически не желал оставаться в пугавшей его размерами и абсолютно чужой церкви, а словам падре Мануэля о том, что тот рад видеть его в качестве помощника, значения не придал вовсе. Нет-нет, только не это. Падре Алваро уедет к себе при первой же возможности, и никто на свете не сможет его остановить, даже сам начальник полиции. С первого дня своего пребывания здесь падре Алваро спит и видит, как возвращается в свой пусть нищий, но такой родной приход, где тихие долгие дни сменяются короткими сухими ночами, а за алтарной стеной ждёт своего часа надёжно спрятанная стеклянная бутыль с мескалем. Никаких обязанностей, никаких тревог, пара-тройка еле сводящих концы с концами фермеров и юные смуглые крестьянки и крестьяне, с хихиканьем позволяющие щупать себя за причинные места и сладко стонущие во время соитий.

Что может быть лучше ниспосланного падре Алваро земного рая?

Разве что небесный?

Нет, падре Алваро успеет в него попасть.

У доньи Кармелиты тоже был свой резон скрывать от окружающих состояние падре Мануэля. С кем, если не с ним, она будет беседовать? Кому ещё можно доверить сокровенные тайны души, смешивая их с городскими сплетнями и разбавляя аккуратными дозами горьких признаний в тайном пьянстве и наступившей импотенции мужа? Неважно, что падре Мануэль, скорее всего, неизлечимо болен, главное, чтобы об этом не узнали другие. Все думают, что падре выздоровел, и что же теперь – опять заболел? Нет, нет и нет, Кармелита не допустит этого.

Она бросилась отдавать распоряжения.

– Падре Алваро, бегите в аптеку, да поскорее. Купите там нашатырю, я-то знаю, что у вас его нет. Ещё купите успокоительных капель, а если спросят зачем, скажите, что беременной прихожанке нехорошо, так как она проделала дальний путь и устала, и с ней возится падре Мануэль, и он-то и послал в аптеку. Про него не забудьте сказать, слышите? Как скажете, так они и поймут, что с ним-то как раз всё в порядке. Чего вы стоите, падре? Идите, идите!

Падре Алваро оказался проворным малым. Сбегал трусцой в аптеку, принёс необходимые капли и нашатырь, вдвоём с доньей Кармелитой они привели падре Мануэля в чувство, под руки отвели в келью и уложили на узкую жёсткую кушетку. Дали ещё капель и воды. Затем донья Кармелита наказала падре Алваро вернуться в зал на тот случай, если кому-нибудь вздумается заглянуть в церковь, а сама осталась с падре Мануэлем.

Она без перерыва что-то говорила, и падре опять было приятно её слушать. Он чувствовал себя защищённым, рядом были друзья, неумолчный говор доньи Кармелиты омывал его журчащим родником со всех сторон – справа, слева, сверху, снизу…

Конечно…

Как он сразу не догадался…

Присев на кушетке, он крепко схватил за руки донью Кармелиту.

Она дёрнулась в ответ, но вырывать рук не стала.

– Донья Кармелита, – проникновенно глядя на неё, заговорил падре Мануэль, – я больше не могу.

– Чего не можете, падре? – спросила донья Кармелита и с некоторым усилием, но осторожно, стараясь не обидеть падре, освободилась от него.

– Я не могу больше молчать. Мне необходимо поделиться. С вами. Я… я… я боюсь, поэтому помогите мне, вы должны мне помочь, ведь я погибаю, а все вокруг отвернулись от меня. И даже Он, – Мануэль поднял вверх трясущийся палец, – даже Он отвернулся от меня!

– Ничего не понимаю, – пролепетала донья Кармелита.

– Сейчас! – воскликнул падре Мануэль.

Он неуклюже вскочил, путаясь в подоле сутаны, бросился к комоду, с трудом открыл сопротивлявшийся ящик, извлёк оттуда фигуру ангела и поднял её высоко над головой. Примерно так, как спортсмены поднимают победные кубки на радость ликующей толпе.

– Вот он, донья Кармелита. Вот виновник всех моих бед, – обличающим тоном заговорил он. – Да-да, не удивляйтесь. Смотрите на него. Вот кто хочет погубить меня. Знаете, он ведь разговаривает со мной. Нет, не только он. Я сам, слышите, САМ разговариваю с собой, а он ещё и подстрекает меня. То есть не меня, а его, мой второй голос. Столкнёт нас, а потом слушает, как мы ссоримся, и радуется. А знаете, почему он радуется?

Падре Мануэль порывисто опустил скульптуру, торопясь, засунул её обратно в ящик и торжественно объявил:

– Он хочет разлучить меня с ангелом!

– С кем? – спросила донья Кармелита. – С кем хочет разлучить?

– С маленьким кудрявым ангелом, настоящим, между прочим, ангелом, а не деревянным идолищем, в которого к тому же вселились бесы!

– Б-б-б-е-сы? – заикаясь от охвативших её разноречивых чувств, переспросила донья Кармелита, продолжая прижиматься к стене, чтобы быть подальше от не в меру возбуждённого падре.

– Донья Кармелита, – горячо зашептал падре. – Господь не случайно сблизил нас, и вы сейчас узнаете от меня всю историю, так как вы одна способны меня понять.

– Я… я…

Падре Мануэль нетерпеливо махнул рукой в сторону заикавшейся доньи Кармелиты и, указывая на входную дверь, будто за ней находились герои его монолога, заговорил:

– Они привели его в церковь. Тогда привели, в День Всех Святых. Такого маленького, одинокого, испуганного. Настоящую песчинку среди скал. Да-да, именно так они все выглядели тогда. Он, маленький и испуганный, и они… – тут падре поднял руки и выпучил глаза, – …огромные! Возвышались над ним, как скалы, вздымались, как бушующие волны. А он хотел спрятаться. Такой трогательный, такой беззащитный… Крохотная улитка, потерявшая домик…

– Д-д-о-м-и-к? – по-прежнему заикаясь, переспросила донья Кармелита, но падре Мануэль уже не слышал её.

Его щёки обрели привычную бледность, руки остались на весу, губы произносили фразы монотонно, как молитву, глаза были закрыты, и донья Кармелита окончательно растерялась. Она вдруг увидела перед собой совершенно другого падре, и этот, другой падре нравился ей гораздо меньше прежнего. В этом, другом падре было не более возвышенной благости, чем, к примеру, в ней, а может, даже и меньше. Просто у падре хорошо подвешен язык, он многое знает и умеет слушать. Ах да, и ещё сутана. Конечно. У него сутана и умение слушать.

Перед доньей Кармелитой промелькнула вся её жизнь. Раннее замужество и внезапная смерть совсем молодого мужа, годы прозябания в принадлежавшей родителям лавке по продаже тканей, затем неожиданная удача в виде обеспеченного вдовца, недавно получившего прокурорский чин. Только что прошедший курс лечения от алкоголизма Пабло Лопес женился на хорошенькой продавщице не по любви, а потому, что ему необходимо было жениться, но для дочери владельца лавки тканей не имели значения чувства. Главным было то, что брак освобождал её от унылого прозябания в семье, и ради этого стоило выйти замуж за почти незнакомого человека.

После свадьбы они сразу же приехали сюда, в богом забытый городок, где испокон веку жила мать мужа доньи Кармелиты и где поначалу всё шло хорошо. Статус жены прокурора автоматически сделал бывшую продавщицу тканей важной персоной в городке, и с тех пор донья Кармелита всегда занимала лучшие места в церкви и на площади во время праздника и числилась в первой десятке в списках приглашённых на приёмы к мэру. Но именно здесь, в почётном статусе жены прокурора она взяла на душу свой самый большой грех, когда, будучи на пятом месяце беременности, убила в собственной утробе близнецов. На пятом месяце! Во всём случившемся была виновата свекровь, мерзкая старуха, возненавидевшая её с той минуты, когда Кармелита впервые появилась на пороге их старинного, постепенно ветшавшего дома. А как она гаденько улыбалась, когда сообщила ей, что Паблито завёл себе зазнобу на стороне! Именно из-за измены мужа донья Кармелита пошла на подпольный аборт, ведь никто из легальных врачей не брался прерывать беременность на столь позднем сроке. Она долго болела потом, всё никак не могла выправиться, в итоге так и не выправилась и навсегда осталась бесплодной. Красивое гибкое тело после болезни ссохлось, когда-то миловидное лицо превратилось в подобие печёного яблока, в душе поселилась пустота, а она сама стала просыпаться в слезах и ознобе, потому что постоянно видела себя в снах со своими неродившимися детками.